Порог резистентности [СИ] - Страница 40

– Как тебя зовут, милая?

– Ханна.

Леони целует ее в лоб, прижимает к своему большому животу, и ласково говорит:

– Все будет хорошо. Расскажешь нам, откуда ты приехала?

Ханна кивает. Старуха подает детям знак, и все рассаживаются в кружок на циновках.

– О чем рассказывать?

– Просто подумай о том месте, где ты раньше жила. Вспомни своих друзей, свой дом. Постарайся представить как можно яснее. Хорошо? Дети, возьмитесь за руки, – говорит Леони. – Сегодня мы будем слушать Ханну.

Рада послушно берет правой рукой руку Ханны, а левой – руку Васко, и чуть слышно вздыхает. Вряд ли она хоть что-то услышит. Да ей и не хочется слушать того, чей страх торчит колючками со всех сторон и ранит любого, кто приблизится.

Леони смотрит на нее и улыбается:

– Закрой глаза, Ра, так будет проще. Мне кажется, сегодня у тебя получится.

Рада еще раз вздыхает, но выполняет указание наставницы. Она слышит, как брешут собаки, хвалятся друг перед другом удачной охотой на толстую неповоротливую нутрию, рассказывают, как сладка горячая кровь. Коза зовет козлят, ее вымя отяжелело от молока.

Васко вдруг крепко сжимает ее руку. Со всех сторон несутся удивленные возгласы.

– Не останавливайся, Ханна, продолжай, – говорит Леони. – Ты просто умница.

Рада изо всех сил пытается настроиться на веснушчатую девочку, очень уж любопытно, о чем она им рассказывает. Сегодня контуры ее сознания проступают очень ясно, и шум едва слышен. Ханна больше не колется страхом, поток ее мыслеформ четкий и ясный. Пожалуй, даже сильнее, чем у Радиного отца.

Неожиданно из темноты возникают очертания высоких фиолетовых гор, они освещаются, словно от вспышки молнии. Нет, это вовсе не горы. Это хижины! Такие огромные, что люди кажутся муравьями. Свет заливает длинные просеки, по которым несутся большие жуки с людьми внутри. Все это Ханна видит из окна своей комнаты. Ее совсем не пугают эти хижины до неба и шумные механизмы. Рада видит, как Ханна отворачивается от окна и стена перед ней начинает переливаться всеми красками радуги. Такими яркими, что болят глаза. Живые картинки бегают по стене, разговаривают смешными голосами. Ханне нравится, она разговаривает с ними, словно они живые. И картинки ей отвечают!

Ханну переполняют эмоции. Она не хотела уезжать! Там все было родное, а здесь плохо и страшно. "Не хочу! Не хочу! Не хочу!" – кричит она внутри своей головы, и Рада больше не может слушать.

Она открывает глаза и видит, что остальные продолжают слушать Ханну. Та сидит раскрасневшаяся, напряженная. На лбу выступили капельки пота. Рада вспоминает гигантский муравейник. Почему она туда рвется? Почему скучает? Это ведь там страшно и плохо, не здесь. Рада слышала, как взрослые говорили, что там почти не осталось настоящих людей, только мутанты и киборги, продавшие первородство. Что такое первородство, Рада не знала. Наверное, эти нелюди ничего не могли делать сами, без механизмов. Не умели жить в ладу друг с другом и природой. А может, взрослые так говорят, потому что сами чего-то не знают?

Круг давно распался. Старшие развлекаются, перебрасываясь мыслями через всю комнату, словно мячиком. Рада не умеет играть с ними.

Леони утешает новенькую, говорит, что у нее очень сильный, необыкновенный дар, и что она научит Ханну пользоваться им. Старая Леони затевает игру, и слезы быстро высыхают на веснушчатых щеках.

– Ну как, у тебя сегодня получилось? – спрашивает Васко. – Ты видела?

– Угу, – кивает Рада.

– Здорово, правда?! Пошли в библиотеку, я хочу это нарисовать. А потом подарю Ханне, чтобы она не скучала так сильно.

Ханна плакса и трусиха, а все восхищаются ее даром, обиженно думает Рада.

– Я решил, – говорит Васко. – Когда мне будет шестнадцать, я туда поеду. Хочу собственными глазами увидеть тот мир.

– Почему в шестнадцать? – спрашивает Рада. – Это же еще целую вечность ждать!

– Чтобы тебя взять с собой. Поедешь?

– Ага! – Рада вдруг понимает, что ей обязательно нужно самой увидеть этот людской муравейник и во всем разобраться.

7

Сон рассыпался звенящими осколками, и Рада обнаружила, что лежит на полу общей камеры. Закашлялась, выплевывая комки белой слизи из легких. Когда и как она выбралась из норы?

Ноздреватая стена живой камеры была все еще покрыта ранами, которые быстро затягивались. Проснувшиеся сокамерники приводили себя в порядок. Плевались, сморкались, натужно хрипели, негромко переговаривались друг с другом. На серых измученных лицах отражалась тупая безнадежность.

Журналиста Ларина рядом не было.

Стоявший неподалеку мужчина начал осатанело чесаться. Белые струпья, похожие на прозрачную чешую, летели с него, как крупные хлопья перхоти. Рада отползла подальше, уперлась спиной в стену.

Тут у нее тоже зачесалось все тело, особенно лицо и обритая кожа головы. Рада потерла ладонями щеки, сдирая высохшую пленку слизи.

Я не могу, подумала она. Это неправильно, так не должно быть! Не со мной. Пусть другие обитают в этом свинарнике, пусть слушают гвалт, вдыхают ядовитый смрад и скребутся, как блохастые псы. Но не я. Мне нельзя тут! Я не могу!

Самая настоящая уродливая истерика подступала к горлу, готовая в любой момент хлынуть через край. Будь это на Земле, она бы бросилась к двери камеры, начала бы колотить по ней кулаками, умоляя надзирателей выпустить ее. Но здесь не было ни двери, ни надзирателей. Только изможденные лица людей, вынужденных жить в чужеродном непонятном пространстве. А еще потные тела, вражда, ссоры, скука и ощущение неизвестности.

Чужой липкий взгляд поймал ее на самом краю истерики. Рада оглянулась и в нескольких метрах от себя увидела плюгавого мужичонку, который пристально смотрел на нее, запустив руку в штаны. Кривая улыбка обнажала редкие пеньки зубов. Тонкая ткань штанов была вздыблена.